 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
23
утопленников. Вся статья эта была написана единственно с целью выставить самого
себя. Так и читалось между строками: «Интересуйтесь мною, смотрите, каков я был в
эти минуты... Чего вы смотрите на эту утопленницу с мертвым ребенком в мертвых ру-
ках? Смотрите лучше на меня, как я не выдержал этого зрелища и отвернулся»
Цинизм как эмоционально-ценностная ориентация изучен гораздо меньше, чем
сентиментальность, романтика, сатира и др. Пожалуй, лишь в «Философском
энциклопедическом словаре» (1989 г.) в соответствующей статье сделана попытка
научного рассмотрения этого явления. Цинизм предполагает абсолютную ценность
собственного «я» (включая, разумеется, и все то в окружающем мире, что дорого
цинику, доставляет ему удовольствие, что он воспринимает как «продолжение себя»).
В отношении же всего остального мира и особенно наглядно в отношении признанных
в этом мире этических принципов наблюдается полное равнодушие. Великолепную
общую формулу цинизма дает главный герой «Записок из подполья» Достоевского:
«Свету ли провалиться или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а
чтоб мне всегда чай пить».
Именно вследствие своего равнодушия цинизм, как это ни парадоксально,
принимает мир почти эпически, поскольку мир нужен цинику как средство
самореализации. Существеннейшим отличием от эпики, разумеется, остается то, что
цинизм отрицает значимость любой ценности в мире, кроме своего собственного «я», а
следовательно, его приятие мира есть в своей основе безразличие: цинику все равно,
каков мир — добр, зол, справедлив, низмен, возвышен и т.п. Может быть, для циника
даже предпочтительнее видеть мир населенным кретинами и негодяями: это добавляет
ему чувство самоутверждения и даже превосходства над миром. В заостренной форме
это явление иллюстрируется жизненным кредо министра-администратора из пьесы
Е.Шварца «Обыкновенное чудо»: «Ах, дорогая, а кто хорош? Весь мир таков, что
стесняться нечего... Чего тут стесняться, когда мир создан совершенно не на мой вкус.
Береза — тупица, дуб — осел. Речка — идиотка. Облака — кретины. Люди —
мошенники. Все! Даже грудные младенцы только об одном мечтают, как бы пожрать и
поспать. Да ну его! Чего там в самом деле!»
Взаимная компенсация цинизма и сентиментальности в высшей степени
естественна: это, по сути, две стороны одной медали. Для циника сентиментальность —
наиболее простой и, так сказать, наименее обременительный способ утвердить
собственную человечность. «О, дайте мне хоть разок посентиментальничать! Я так
устал быть циником!» — восклицает герой романа В.Набокова «Лолита».
С другой стороны, для эмоционально-ценностной ориентации
сентиментальности цинизм служит предохранительным клапаном, без которого
личность буквально захлебнется в слезах. Иллюстрируем это положение еще одной
цитатой, на этот раз из романа М.А Булгакова «Мастер и Маргарита». Вот как
изображается в нем реакция литераторов на известие о гибели Берлиоза «Да, погиб,
погиб… Но мы-то ведь живы! Да, взметнулась волна горя, но подержалась,
подержалась и стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и — сперва
украдкой, а потом и в открытую — выпил водочки и закусил. В самом деле, не
пропадать же куриным котлетам де-воляй? Чем мы поможем Михаилу
Александровичу? Тем, что голодные останемся? Да ведь мы-то живы!»
Цинизм и сентиментальность часто дают очень тесные и устойчивые сращения,
с трудом разделяемый сплав, примеров чему множество как в реальной жизни, так и в
литературе. Из последних назовем хотя бы таких персонажей, как Кармазинов в «Бе-
сах» Достоевского (см. приведенный выше пример), Клим Самгин Горького, Тень из
одноименной пьесы Е.Шварца.